Мнения №42/24

Африка, великое поле битвы

Статья: Марио Джиро

Приватизация войны, разрушение унитарного государства и распространение автономных вооруженных образований становятся всеобщим образом действий. На континенте, переживающем взрывной демографический рост, оспариваемом за его природные ресурсы и привлеченном европейским благосостоянием

Более 50 миллионов африканцев стали перемещенными лицами в результате конфликтов. Более 7 миллионов человек покинули свои дома из двух Киву в состоянии повсеместной войны с участием более ста ополчений. Возможно, более 9 миллионов из Судана, несостоявшегося государства, раздробленного гражданской войной, чья столица Хартум уже потеряла половину своего населения. Больше невозможно подсчитать, сколько людей переезжает в Эфиопию (в прошлом году их уже было более 3 миллионов) из-за различных внутренних войн, таких как война в Тыграе, в регионе Афар, а теперь и в Волкейт-Амхаре; в Оромии и Огадене. Кроме того, в стране, которая не обрела мира с момента обретения независимости в 2011 году, есть беженцы из Южного Судана, их, возможно, более 4 миллионов. В Сахеле более 2 миллионов жителей Буркина-Фасо спасаются от насилия джихадистов; в Мали по той же причине переехало не менее 700 000 человек, в Нигере – половина. В северо-восточном регионе Нигерии вплоть до озера Чад, так называемой «четырех пограничных зон» (Нигерия, Чад, Камерун и Нигер), зверства «Боко Харам» стали причиной бегства по меньшей мере 4 миллионов человек. Их война также стала образцом для преступных сетей: по всей северной Нигерии модно похищать учеников из школ, которых отпускают в обмен на деньги. Многие направляются в южные регионы, но молодые северные поколения таким образом теряют драгоценные школьные годы. В северном Мозамбике нападение джихадистов заставило около 800 000 человек бежать на юг, в то время как в Сомали из-за давнего конфликта по меньшей мере 5 миллионов сомалийцев были вынуждены покинуть свои дома.

Существуют и другие кризисные ситуации – старые и новые – такие, как Синай на границе с Ближним Востоком; Бурунди; бывшая испанская Сахара и Ливия, куда после падения Каддафи были изгнаны многие проживавшие там африканцы вместе с многочисленными тунисцами и самими ливийцами. Большая часть среднего класса Триполи массово укрылась в Тунисе (по оценкам, от 300 до 500 тысяч человек), а затем бежала в другие места из-за нестабильности, которая поразила и там.

Такова драматическая картина последствий войны в Африке сегодня: страдающее население беженцев, постоянно перемещающихся и ищущих выход из непригодных для жизни ситуаций. По данным Африканского центра стратегических исследований (близкого к американскому Минобороны), тенденция к увеличению числа внутренне перемещенных лиц (ВПЛ) стабильна с 2011 года, примерно за год до начала последнего кризиса высадок на Лампедузу, а также на итальянском, а затем и на греческом, кипрском и испанском побережьях.

Необходимо смотреть на общий сценарий в перспективе: не все беженцы, прибывающие на наши берега, бегут от войны, но именно последняя открывает бреши или создает правильные условия для торговцев людьми и других контрабандистов. Сегодня в Африке насчитывается около 40 миллионов внутренне перемещенных лиц, беженцев или лиц, ищущих убежища: это более чем вдвое больше, чем в 2016 году. Фактором сдерживания является то, что более двух третей из них все еще бродят внутри своих стран, и большинство останется там. Но этого достаточно, чтобы послужить детонатором организованной эмиграции в Европу.

Также стоит учитывать тот факт, что из 15 африканских стран, в которых в 2023 году было наибольшее количество перемещенных лиц, 14 находились в состоянии конфликта. Очевидно, это не все конфликты одного типа: если в Судане идет открытая гражданская война, то ползущая война в Киву рассматривается совсем по-другому, как война низкой интенсивности, но смертоносная для мирного населения. Два региона Северного и Южного Киву вместе с соседним Итури в настоящее время являются ареной эндемических боевых действий, что делает всю территорию небезопасной. Там действует неизвестное количество ополчений (по оценкам, от 100 до 200), зарабатывающих на жизнь грабежами и «вооруженной торговлей». В средства массовой информации попадает только столкновение между движением «М23», поддерживаемым Руандой, и правительством Киншасы. Это правда, что между двумя странами в течение некоторого времени были враждебные отношения, особенно из-за хищничества редкоземельных металлов, которыми богато Конго. Например, Кигали стал экспортером колтана и лития, которыми он не обладает, но получает от Киву через союзные ополчения. Однако экономические данные объясняют продолжительность конфликта, а не его происхождение, связанное с гражданством и трудным сосуществованием между этническими группами. До колонизации нилотские этнические группы (например, тутси и баньямуленге) и банту сосуществовали в рамках хрупкой системы балансов и противовесов. Как и везде, приход европейских колонизаторов заморозил ситуацию, привыкшую к урегулированию путем последовательных приближений, закреплению различий и этнических границ.

Результатом стало углубление неравенства и усиление жесткости, вызванное невозможностью адаптации и корректировок. По всей Африке доколониальные империи, королевства и центры власти (за исключением таких, как зулусы) пользовались гибкими и изменяемыми формами устройства между группами, о чем свидетельствует, например, тот факт, что граница между этническими группами была проницаемой (между хути и Тутси, например) или что в западноафриканских империях существовала традиция «мобильного капитала». Даже границы между государствами и королевствами проводились не так, как в Европе. Европейская традиция упорядочивания, фиксации, отслеживания, систематизации и т. д. была воспринята как глубокая травма.

Очевидно, что во многих случаях этнические группы, которым в то время было благоприятствование прихода «белых», поддержали эти изменения, которые, однако, в долгосрочной перспективе окажутся предвестниками многих критических проблем. То, что произошло на востоке Конго (затем в Заире и, наконец, в Демократической Республике Конго, ДРК), сегодня хорошо демонстрирует это: предоставление и лишение гражданства, рассматривание целых слоев местных сообществ как коренных жителей или иностранцев, углубило ненависть и отчаянные попытки выжить на одних и тех же землях. Не вдаваясь в сложные детали, мы можем отметить, что геноцид в Руанде 1994 года был также окончательным результатом подобных политических манипуляций правами гражданства и этническими группами, которые позже послужили в 1996 году детонатором великой войны в Конго, в которой нынешний конфликт в двух Киву представляет собой лишь последнее проявление. Существование столь большого количества ополчений обусловлено именно тем, что за последние 30 лет на этой огромной территории все бросились создавать вооруженную форму самообороны, которая зачастую затем перерождалась в преступление или становилась настоящим образом жизни. Вопрос, который следует задать себе, столкнувшись с явлениями такого типа, заключается в том, как долго можно их игнорировать, прежде чем последствия достигнут нашего порога (и не только в плане миграции).

Еще один конфликт, за которым следует следить, – это конфликт в Судане, где мы являемся свидетелями исчезновения государства. Бесполезно жаловаться на отсутствие прав человека или демократии там, где государства больше не существует: примером должен служить пример Ливии. В прошлом партизанское или повстанческое движение стремилось завоевать государство: если им это удавалось, они «делали» себя государством, как это произошло, например, с Фрелимо в Мозамбике, с МПЛА в Анголе или с партизанскими движениями в Либерии или Конго в Браззавиле. Напротив, когда стало невозможно ослабить власть тех, кто находился у власти, в конце концов было выбрано политическое соглашение, если война рисковала продолжаться в течение длительного времени. Сегодня все по-другому: каждое вооруженное движение пытается сохранить контроль хотя бы над частью территории, где оно может подключиться к сетям (криминальным или нет) глобализированной экономики. Мы больше не стремимся завоевать все государство: нас устраивает часть, пока мы можем эксплуатировать ее ресурсы (дерево, какао, алмазы, золото, колтан и т. д.). По сравнению с прошлым, сегодня легче экспортировать такое богатство в частном порядке и без участия государства. В условиях фрагментации, вызванной глобализацией, взаимозависимость или взаимосвязь не требуют национального единства: можно оставаться связанным с международными цепочками поставок даже без политических последствий, тем самым опровергая одну из аксиом самой глобализации. Именно это происходит в Судане, где суданская армия (СВС) и крупнейшее из ополчений (силы быстрой поддержки RSF, созданные самой армией) борются за контроль над ресурсами страны. Это произошло так, как будто марионетка перерезала нити. Ранее RSF использовалась военной державой для подавления Дарфура и других региональных восстаний, вплоть до превращения ее в настоящую параллельную армию. Теперь они требуют свою долю. Судан стал жертвой противоречивых аппетитов, впав в процесс фрагментации, который уже затронул Ливию, Йемен и частично Ирак, а также Сомали 30 лет назад. Возможность приватизации государства и его безопасности (ополченцев, а также подрядчиков и вооруженных фигур всех видов) обобщают беспрецедентные модели конфликтов. В этом отношении Африка предлагает нам новаторские примеры. Приватизация войны, разрушение унитарного государства и увеличение числа автономных вооруженных субъектов становятся печальной моделью, которая становится всеобщей. Происходящее на Украине должно привести к большей скромности и более глубоким размышлениям: процессы фрагментации действуют повсеместно.

Бывший замминистра Иностранных Дел Италии

Марио Джиро