Европа и Россия, история повторяется

Это не обязательно связано с Божественным Провидением, как предположил Джамбаттиста Вико триста лет назад. Но интуиция неаполитанского философа относительно Хода и повторения истории побуждает нас не считать наше настоящее обязательно оригинальным, уникальным. Возьмите нынешние отношения между Западом и Россией. Было ли когда-нибудь так много недоверия, связанного с риском конфликта? Конечно, и единодушно имеется в виду холодная война. Но это небольшой шаг в прошлое. Гораздо более интригующим является возвращение назад, скажем, на два столетия. Мы попадаем прямо в шокирующие европейские события, сосредоточенные в течение пары десятилетий: Французская революция, свободомыслящие волнения, исходившие из нее, а затем военные поражения Наполеона, его ссылка, казаки в Париже, Реставрация…

После прохождения царя-победителя под Триумфальной аркой потребовалось дипломатическое благоразумие Шатобриана для восстановления отношений между Францией и Россией в логике, которую сегодня мы бы определили, как беспроигрышную. Установление контактов началось во время Веронского конгресса осенью 1822 года, на котором власти того времени установили принципы, которые необходимо уважать и соблюдать на этапе, направленном на то, чтобы помешать любым новым революционным устремлениям.

В этом контексте в Париже взорвалось восхищение всем русским. Участились учебные поездки в и из Санкт-Петербурга. Затем последовали торговые миссии. В культурных салонах торжественно прославлялись инновации, пришедшие из этого холодного и далекого мира. Французский историк Пьер Нора вспоминает, что ключевым словом, которым обменивались дворяне и интеллектуалы при французском дворе, говоря о России, было «прогресс». В энциклопедическом «Ревю» за январь 1825 года написано, что «в России не только число жителей, но и их богатство, их знания, их нравственные чувства, а также их права растут с поразительной быстротой».

В «духе Вероны» Париж и Санкт-Петербург оказались скорее бок о бок, чем друг против друга. Как и в случае с французской экспедицией в Алжир в начале лета 1830 года, поощряемой царем.

Через три недели все снова начало меняться. Славные революционные дни конца июля взорвали общую картину. Франция снова потрясена. Либеральное стремление буржуазии подорвать власть аристократии становится заразительным. Бельгия, Германия, Италия: там, где не пылают площади, зажигаются революционные пожары. В Польше повстанческая волна хочет перерасти в освободительную войну. От России. Националистическое вдохновение в Варшаве сочетается с заявлениями против принципов Священного союза. Восстания Второй Французской революции создали прецедент, и Франция со своей знатью и интеллектуалами встала на сторону войск, сражающихся против царских солдат.

«Ничто не может объяснить чрезмерный энтузиазм, которым встретили польское восстание, бред воинственной солидарности с «Северной Францией», с которой французы чувствовали себя связанными многовековой дружбой. Блестящие статьи, парламентские бури, потоки брошюр, ораторские лавины: “Война русским! Смерть русским!”». Нора, историк Французской академии, в хронологическом порядке объединяет элементы нового настроения в отношении России. «Все аргументы, приведенные вчера аристократией в ее защиту, то есть исторические традиции и политические привязанности, вкус к культуре и общая религия, внезапно вся либеральная Франция использует их для оправдания своей дружбы с Польшей. Польский кризис 1831 года заставил французское общественное мнение сделать выбор между Польшей и Россией как между двумя несовместимыми системами ценностей. Более того, поляки были настолько умны, что придали своей борьбе символический и сакральный характер». И еще: «Поток изгнанников смог подтвердить выбор внезапной страсти. Их деятельность и пропаганда воспользовались негодованием французов и придали их притязаниям авторитет неотчуждаемых прав, их одиссее – ореол мученичества, а уступки французского правительства – вид скандального предательства. Примерно до 1835 года на повестке дня не будет ничего, кроме рассказов о беглецах из Сибири, жестокости казаков, бравурных статей о дипломатии кнута».

Два столетия спустя, без ущерба для контекста, можно оценить интересные аналогии, ставящие Путина на место Николая I, а Украину на роль Польши. Интересен также срок, отделяющий нас от написания исторического анализа Норы: полвека. В Елисейском дворце был Жискар Д’Эстен, в Кремле Брежнев. Так, про между прочим.

Нора в середине семидесятых годов прошлого века цитировал посла короля Луи-Филиппа, барона де Бургуана, относительно тех, которых англосаксы называют лицами, формирующими общественное мнение: «мастерство наших писателей делает нас хозяевами европейского мнения». На дворе был август 1830 года.

Сегодня черед другого выдающегося историка, на этот раз американца Джона Миршаймера из Чикагского университета. Хиллари Клинтон назвала Такера Карлсона «полезным идиотом», а Путина лжецом после интервью, которое он дал в Кремле в порядке эксклюзива американскому журналисту, бывшему Fox News. А вот комментарий Миршаймера: «В отношении Путина столько русофобии и столько истерии, что одна только мысль о том, что Такер Карлсон берет интервью у Владимира Путина, сводит многих людей с ума и заставляет их действовать глупо. И это то, что случилось с Хиллари Клинтон».